Егор Титов - «Спартак» – наше всё. Откровения кумира красно-белых
Но как бы там ни было, все это мои предположения. Правда мне не известна. Тешу себя надеждой, что когда-нибудь Сергей Юран, работавший тогда у Чернышева помощником, возьмет и расскажет, как все было. Он-то наверняка во всем для себя разобрался. К тому же он такой человек, что взорвать бомбу – это вполне в его характере.
* * *Прилетев из Ирландии в Москву, мы с Ковтуном рванули в клубный офис. Нам совместно с президентом клуба Андреем Червиченко предстояло во всем хорошенько разобраться и ответить на традиционные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» Разговор был тяжелый. Червиченко первым делом уволил Чернышова. За Чернышовым удрал Щукин, а мы остались расхлебывать всю эту грязь и делать вид, что у нас все хорошо. Хуже всего было то, что никто не имел точных сведений о том, сколько этот бромантан выводится из организма.
В свой самый катастрофический в истории период «Спартак» вступил с брошенным на амбразуру Владимиром Федотовым. Полагаю, никогда такой разобранной команды Григорьич не встречал. То ли от чудовищных доз, то ли от того, что этот чертов бромантан не был подкреплен какими-то другими препаратами, у нас произошел обратный эффект. Мы все дружно стали похожи на вареных куриц. Тренироваться вообще были не способны. Сил хватало минут на пятнадцать. После этого ноги подкашивались, головы кружились, ни о каком футболе думать не получалось. Многие ребята были всерьез обеспокоены состоянием своего здоровья, потому что никто ничего утешительного не говорил. Григорьич в такой ситуации был зажат в узкие рамки. У него не было возможности для выстраивания хоть какого-то тренировочного процесса. К тому же он абсолютно не располагал никакими сведениями насчет того, кто окажется в его подчинении завтра, потому что на тот момент главная и единственная задача для каждого спартаковца заключалась в выведении гадости из своего организма.
Мы разбились на две группы по восемь-десять человек. Одна группа утром направлялась в Тарасовку, где, напоминая собой сборище узников Бухенвальда, изображала некое подобие беговой работы. Другая – ехала в космический центр на Волоколамке, где в течение трех-четырех часов подвергалась не очень-то приятным процедурам. Троих закутывали во что-то теплое, укладывали в барокамеры и в них якобы опускали под землю на глубину двадцати метров. Другие две тройки находились в других темных комнатах, где наши тела также подвергались воздействию специальной аппаратуры. Одна процедура длилась порядка шестидесяти-восьмидесяти минут, и мы использовали это время на сон. Многих по-прежнему по ночам мучила бессонница. Даже если у кого-то и получалось уснуть, он все равно весь день клевал носом. Вот и восполняли силенки. Вдобавок в спеццентре на Осташковском шоссе нашу кровь перегоняли через плазму и таким образом ее очищали. Я при этом в больших количествах ел арбузы, пил соки и морсы, для того чтобы вымывать из организма бромантановую нечисть.
Вечером группы менялись местами. Одни ехали чиститься, другие – бегать. Я всякий раз заходил к Федотову в его номер и ужасался тому, какой Григорьич испытывал стресс. Но надо отдать ему должное: свой стресс он прятал и перед командой всегда представал бодрым и веселым.
Кошмар нашего положения заключался в том, что нужно было еще и проводить официальные матчи. Во-первых, нам категорически были противопоказаны нагрузки – существовала высокая вероятность осложнения на какой-нибудь орган. Но мы, стискивая зубы и отгоняя мысли о возможных последствиях, выползали на поле и бились – спасали честь клуба. Некоторые потом испытывали проблемы со здоровьем. Но это еще были цветочки. Нам ведь предстояло выступать в Кубке УЕФА, а в международных матчах часто проверяют на допинг. В нашем случае это было смерти подобно. Причем речь шла не о карьере одного футболиста, а о целом клубе. Я считаю это чудом, счастливейшим стечением обстоятельств, что «Спартак» сумел уцелеть. О том, что с нами не все в порядке, поговаривали даже в Европе, и комиссия УЕФА имела полное право в любой момент приехать к нам с обследованием. В общем, нетрудно догадаться, каким был психологический фон накануне матча с датчанами. Полагаю, каждый тогда многое бы отдал, чтобы не попасть в заявку на ту игру. Тем не менее никто не стал прикрывать свой зад. Все осмысленно пошли на риск и единогласно решили: будем играть, а там уж как Бог рассудит.
Перед выходом на поле сидим, всех малость потрясывает, впечатление такое, что идем на войну. В раздевалке появляется Андрей Червиченко: «Пацаны, не тревожьтесь. Допинг-контроля не будет. Я все понимаю, как сыграете – так сыграете».
И мы, обескровленные, затравленные, показали чудеса характера и прибили соперника со счетом два-ноль. По всем раскладам нам безопаснее было вылететь из Кубка УЕФА, чем продолжать рисковать своей карьерой. Но мы не смалодушничали, и мне приятно осознавать, что я выступал в компании ребят, для которых в этой жизни существует что-то более важное, чем собственное благополучие.
Через неделю после того поединка клуб организовал секретную сдачу допинг-тестов, результаты которых стали для нас общим феерическим праздником. Помню, я ехал в тот день на машине домой и думал: «Какое это счастье, что все закончилось. Мы уцелели!»
Я так устроен, что плохое забываю очень быстро. Вот и та печальная история вскоре покрылась толстым слоем пыли в кладовой моей памяти. Жизнь вновь стала обретать присущий ей смысл. А тут и приглашение из сборной на стыковые матчи с Уэльсом подоспело. У меня была травма пальца, да и из-за допинговой эпопеи можно было подстраховаться, но я с радостью в сборную приехал. Там мы все прошли допинг-контроль, на основании которого было сказано: «С Титовым нет никаких проблем, разрешается использовать его в матчах за национальную команду».
Палец на ноге все еще болел. Ясно было, что в первом поединке с Уэльсом играть я не смогу, но меня все же включили в заявку. На всякий случай. И это еще одно звено в роковой цепи событий.
Тогда никто из нас не знал, что бромантан имеет свойство прятаться в клетках, но по мере возрастания нагрузки продукты его распада выбрасываются в кровь. А я же активно поработал на разминке, пропотел и фактически уже вновь был «заражен». Спасти меня в том положении мог только жребий. Из восемнадцати человек сдать анализ предстояло двоим. И по закону подлости выбор пал на меня.
Любопытно, что, обладая неплохой интуицией, я тогда даже не насторожился: был уверен, что у меня все хорошо. Сидя на скамейке запасных, я безумно замерз. Мне хотелось быстрее прийти в тепло, принять горячий душ и наконец-то согреться. В общем, я ускорил события. Сам того не подозревая, я сказал тогда нашему доктору Василькову пророческие слова: «Сергеич, пошли сейчас. Раньше сяду – раньше выйду». И вот мы направились по длинному коридору. Когда мы шли, у Сергеича раздался телефонный звонок. На проводе был Катулин: Артем что-то заподозрил и попросил Василькова внести в официальный реестр лекарств и препаратов, которые мне давались в сборной, некую «Амегу». Сергеич отказался. Поддайся он тогда – мог бы сам схватить дисквалификацию, и неизвестно, чем бы все обернулось для национальной дружины.
